Читаем без скачивания Письмо сыну. Воспоминания. Странники поневоле - Елизавета Федоровна Родзянко

Миши. Из Отрады привезли много продуктов и даже банки с домашними консервами абрикосов. Мы пригласили много гостей на обед к именинам. Накануне пошли ко всенощной. Ань (дочь Анна) попросила у меня денег, чтобы поставить свечку за «папа и дедешку», как она сказала; а я подумала: неужели и дети о чем-то тревожатся? Раньше ставить свечку никогда не просили.

После литургии был парадный обед. С трудом разместились за нашим длинным, узким столом, приставленным к дивану. За обедом говорили о том о сем, но я никак не могла отделаться от какой-то необъяснимой тревоги. Это чувство с силой накатывало на меня по временам, и тогда я должна была глубоко вздыхать, а сидевшая рядом со мной Рейнбот-Резвая[34], сестра жены нашего доктора Сахарова, с удивлением подымала тогда на меня глаза, а я не понимала, что собственно со мной происходит…

После обеда пришел поздравить Мишу заведующий домом для сумасшедших доктор Лучник, и, обращаясь ко мне, сказал: «Не знаю, что случилось с моей женой? Она все время в страшном волнении, прямо как сумасшедшая». А я ответила: «Вот я тоже волнуюсь, и Миша тоже называет меня сумасшедшей». А сама я подумала: собственно говоря, что со мной происходит? Может быть я действительно сумасшедшая? Почему я о чем-то волнуюсь и не могу отделаться от необъяснимой тревоги, преследующей меня?

Не знаю, по какому поводу Мише надо было в этот день поговорить с Отрадой по телефону. Центральная станция для нашего района была в Попасном. К его удивлению телефонная барышня сказала: «Я не могу вас соединить». – «Почему?» – «Не позволяют… Я не свободна». Тогда Миша позвонил в Перещепино, чтобы соединиться с другим имением «Александрией». И там барышня сказала: «Не могу… здесь банды». Тут уже и Миша стал задумчив.

Легли спать, как всегда, около 10 часов. Ночью вдруг слышу неистовый стук во входную дверь. Кто-то кулаками дубасит изо всех сил. Ну, думаю, пришли банды! Вскакиваю, бужу Мишу и говорю: «Одевайся, скажи Ксюнину, чтобы открыл дверь, и уходи к нему, а я их задержу». (Ксюнин был другой квартирант, и дверь к нему была загорожена нашим умывальником). Бегу в переднюю мимо детей и нянюшек, которые крепко спят, и по дороге придумываю, чем бы заговорить и задержать их! Открываю дверь и вижу… Стоит наш отрадненский управляющий. Он говорит: «Едва добрался. По большой дороге ехать нельзя, я кругом. Везде банды… Как бы и Новомосковск не захватили. Австрийцы ушли – одно наше ополчение охраняет город». Иду в спальню и вижу, Миша не сдвинулся с места и сидит в каком-то оцепенении на кровати. Узнав от меня, что ничего страшного нет, и это наш управляющий, он накидывает халат и выходит к нему. Они садятся на диван в столовой… Когда я оделась, я застала их все в той же позе, а перед ними бутылка белого вина…

Около 10 часов утра неожиданно приезжает Семен Наумович Стрельченко, управляющий другого имения, Александрия. По его словам, там та же картина. Везде шайки вооруженных солдат и всякого сброда. Он садится на тот же диван, и я слышу, как оба управляющие уговаривают Мишу уезжать в Екатеринослав. Они уверяют его, что семье нашей ничего не грозит, а он как-то уныло молчит. Вероятно его, бедного, мучила мысль: как же самому бежать и оставить семью? Теперь я это понимаю, но тогда я ни о чем не думала, а только смотрела на них… И вдруг, на меня накатывает опять тревога, та же, что все эти дни, но теперь с необыкновенной силой. Я почти задыхаюсь. И тут неожиданно для самой себя, я ударяю кулаком по столу и говорю: «Мы все едем в Екатеринослав с тобой, Миша, и я, и дети». Наступает молчание. Мужчины смотрят на меня с удивлением. Никто не возражает. А я чувствую, как постепенно внутри у меня наступает какая-то тишина, и тревога уходит от меня куда-то вниз. В душе необыкновенное спокойствие и мир. Как будто вся тревога была, чтобы принять это решение. Теперь я понимаю: это Бог спасал нас, но тогда я ничего не думала, а только ощущала. Помню, что опять сама себе удивлялась, но на этот раз радостно…

Мужчины как-то сразу охотно соглашаются со мной, и мы начинаем все вместе обсуждать наш отъезд.

Но к кому нам ехать? Миша звонит в Екатеринослав Артемию Филипповичу (может быть он Иванович – я не уверена) Костюченко, и он соглашается всех нас принять. Костюченко любит всю семью Родзянко. Он благодарен. Когда-то твой, Владимир, дедушка помог ему поступить в гимназию, а теперь он уже товарищ прокурора в Екатеринославе.

Артемий Иванович Костюченко (1920)

Узнаем, что поезд в Екатеринослав отходит в 6 часов утра. Но как добраться до вокзала? Он довольно далеко, версты три. В нашем распоряжении бричка, в которой приехал Семен Наумович, но в нее поместиться все не могут, а мне надо взять с собой и старую няню: ведь Ценке только полтора года. Решено, что Миша с Козычем пойдут на вокзал пешком, еще ночью, а дети няня и я поедем на бричке. Нас будет сопровождать Семен Наумович, и Миша даст ему денег, чтобы взять билеты.

Ложимся спать как можно раньше. В час ночи я вскакиваю уже полная энергии. В голове у меня все ясно. Я приказываю одну подняню будить, от другой, ненадежной, по возможности, скрыть наш отъезд. Объявляю старой няне, что она едет с нами. Другая временно остается. Зеленька также приедет позже, но ее будят, и Миша дает ей деньги, чтобы расплатиться со всеми учителями. Предполагаем, что она в другой квартире, и ей ничего не грозит. Меня спрашивают, как одевать детей: белье самое новое, шубки самые старые. Я с ужасом соображаю, что теплые сапоги на них будут из хорошей кожи, от лучшего сапожника в Петрограде. Большую часть денег я зашиваю в пояс моей юбки, часть няня кладет себе в шляпу. Я укладываю свой сундучок. Его дошлют потом. На дно кладу мои драгоценности: золотые часы с золотой цепочкой, браслеты, колье, бриллианты, сверху мое и детское белье и платье… Время идет… Мише пора уходить. Он прощается и уходит на вокзал еще ночью.

В пять часов утра едем в бричке: старая няня, все пять детей и я. На козлах, рядом с кучером Семен Наумович Стрельченко. У него деньги, чтобы взять для нас билеты. Очень холодно, мороз, снега мало…

Едем и видим, что навстречу нам идут и едут люди с вокзала. Они машут руками и шляпами и что-то кричат. Я не разбираю, а управляющий оборачивается ко мне и говорит: «Они кричат, что на вокзале банды и советуют не ехать». Но я вспоминаю, что Миша уже там, что может быть его надо выкупать и приказываю ехать дальше… Опять встречные кричат… Опять управляющий поворачивается ко мне и говорит: «Все бегут оттуда, там банды, не вернуться ли нам?» Но я думаю о Мише и твердо приказываю: «Вперед, вперед». И управляющий, бывший денщик твоего деда, привыкший слушаться, смиряется, и мы едем навстречу бегущим…

Епископ Василий (Владимир Родзянко) на Новомосковском вокзале восемьдесят лет спустя (в 1990-е годы)

Бричка останавливается на площади. Семен Наумович идет на вокзал взять нам билеты. Мы сидим и ждем. Меня берет нетерпение. Вижу в толпе перед вокзалом какой-то солдат важно распоряжается. Очевидно он теперь главный. Вылезаем. Иду в толпу, ищу глазами Мишу, но его не видно, нету и Семена Наумовича и никакого поезда на рельсах нет. А главный солдат все бегает в толпе и чем-то распоряжается. Я подхожу к нему и начальническим тоном говорю ему: «Что же это за беспорядок? Почему нет поезда?» Хотя я вижу, что погон на нем нет, нарочно спрашиваю его: «Вы кто такой? Представитель полиции? Вы полицейский?» Он останавливается, гордо выпрямляется и говорит: «Никакой полиции нет! Есть только одна советская власть!» – «А почему же поезда нет? Когда он пойдет на Екатеринослав?» – «А вам зачем?» – «Мне